Ворон
And through my sleeping
I heard a tapping at my door
I looked but nothing lay in the darkness
And so I turned inside once more
To my amazement
There stood a raven
Whose shadow hung above my door
Then through the silence
It spoke the one word
That I shall hear for evermore
Nevermore
Thus quoth the raven, nevermore
And still the raven remains in my room
No matter how much I implore
No words can soothe him
No prayer remove him
And I must hear for evermore
Quoth the raven, nevermore
Nevermore
Thus quoth the raven, nevermore
И сквозь сон
Я услышал стук в дверь
Я посмотрел, но в темноте никого не было
И я снова вернулся в дом.
К моему удивлению,
Там был ворон,
Тень которого накрыла дверь.
Затем в тишине
Он произнес слово,
Его я должен теперь слышать всегда.
Никогда больше
- Так промолвил ворон, никогда больше.
И ворон остался в моей комнате,
Как я его не умолял.
Его не прогоняют слова,
Его не выгонит молитва
И я должен слышать его слово всегда.
Слово ворона: никогда больше.
Никогда больше,
Так промолвил ворон, никогда больше.
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore —
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visiter," I muttered, "tapping at my chamber door —
Only this and nothing more."
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; — vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow — sorrow for the lost Lenore —
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore —
Nameless here for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me — filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door —
Some late visiter entreating entrance at my chamber door; —
This it is and nothing more."
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you" — here I opened wide the door; ——
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore?"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!" —
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore —
Let my heart be still a moment and this mystery explore;—
'Tis the wind and nothing more!"
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door —
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door —
Perched, and sat, and nothing more. [column 5:]
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore —
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning — little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door —
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as "Nevermore."
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered — not a feather then he fluttered —
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before —
On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before."
Then the bird said "Nevermore."
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore —
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never — nevermore'."
But the Raven still beguiling my sad fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore —
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking "Nevermore."
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light gloating o'er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
"Wretch," I cried, "thy God hath lent thee — by these angels he hath sent thee
Respite — respite and nepenthe, from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil! — prophet still, if bird or devil! —
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted —
On this home by Horror haunted — tell me truly, I implore —
Is there — is there balm in Gilead? — tell me — tell me, I implore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil! — prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us — by that God we both adore —
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore —
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."
Quoth the Raven "Nevermore."
"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting —
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! — quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
Quoth the Raven "Nevermore."
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted — nevermore!
Когда в угрюмый час ночной,
Однажды, бледный и больной,
Над грудой книг работал я,
Ко мне, в минуту забытья,
Невнятный стук дошел извне,
Как будто кто стучал ко мне,
Тихонько в дверь мою стучал -
И я, взволнованный, сказал:
"Должно быть так, наверно, так -
То поздний путник в этот мрак
Стучится в дверь, стучит ко мне
И робко просится извне
В приют жилища моего:
То гость - и больше ничего".
То было в хмуром декабре.
Стояла стужа на дворе,
В камине уголь догорал
И, потухая, обливал
Багряным светом потолок,
И я читал... но я не мог
Увлечься мудростью страниц...
В тени опущенных ресниц
Носился образ предо мной
Подруги светлой, неземной,
Чей дух средь ангельских имен
Ленорой в небе наречен,
Но здесь, исчезнув без следа,
Утратил имя - навсегда! А шорох шелковых завес
Меня ласкал-и в мир чудес
Я, будто сонный, улетал,
И страх, мне чуждый, проникал
В мою встревоженную грудь.
Тогда, желая чем-нибудь
Биенье сердца укротить,
Я стал рассеянно твердить:
"То поздний гость стучит ко мне
И робко просится извне,
В приют жилища моего:
То гость-и больше ничего". От звука собственных речей
Я ощутил себя храбрей
И внятно, громко произнес:
"Кого бы случай ни принес,
Кто вы, скажите, я молю,
Просящий входа в дверь мою?
Простите мне: ваш легкий стук
Имел такой неясный звук,
Что, я клянусь, казалось мне,
Я услыхал его во сне".
Тогда, собрав остаток сил,
Я настежь дверь свою открыл:
Вокруг жилища моего
Был мрак-и больше ничего. Застыв на месте, я впотьмах
Изведал снова тот же страх,
И средь полночной тишины
Передо мной витали сны,
Каких в обители земной
Не знал никто - никто живой!
Но все по-прежнему кругом
Молчало в сумраке ночном,
Лишь звук один я услыхал:
"Ленора!" - кто-то прошептал...
Увы! я сам то имя звал,
И эхо нелюдимых скал
В ответ шепнуло мне его,
Тот звук-и больше ничего. Я снова в комнату вошел,
И снова стук ко мне дошел
Сильней и резче,-и опять
Я стал тревожно повторять:
"Я убежден, уверен в том,
Что кто-то скрылся за окном.
Я должен выведать секрет,
Дознаться, прав я или нет?
Пускай лишь сердце отдохнет,-
Оно, наверное, найдет
Разгадку страха моего:
То вихрь - и больше ничего". С тревогой штору поднял я -
И, звучно крыльями шумя,
Огромный ворон пролетел
Спокойно, медленно - и сел
Без церемоний, без затей,
Над дверью комнаты моей.
На бюст Паллады взгромоздясь,
На нем удобно поместясь,
Серьезен, холоден, угрюм,
Как будто полон важных дум,
Как будто прислан от кого,-
Он сел - и больше ничего. И этот гость угрюмый мой
Своею строгостью немой
Улыбку вызвал у меня.
"Старинный ворон! - молвил я,-
Хоть ты без шлема и щита,
Но видно кровь твоя чиста,
Страны полуночной гонец!
Скажи мне, храбрый молодец,
Как звать тебя? Поведай мне
Свой титул в доблестной стране,
Тебя направившей сюда?"
Он каркнул: "Больше-никогда!" Я был не мало изумлен,
Что на вопрос ответил он.
Конечно, вздорный этот крик
Мне в раны сердца не проник,
Но кто же видел из людей
Над дверью комнаты своей,
На белом бюсте, в вышине,
И на яву, а не во сне,
Такую птицу пред собой,
Чтоб речью внятною людской
Сказала имя без труда,
Назвавшись: Больше-никогда?! Но ворон был угрюм и нем.
Он удовольствовался тем,
Что слово страшное сказал,-
Как будто в нем он исчерпал
Всю глубь души - и сверх того
Не мог добавить ничего.
Он все недвижным пребывал,
И я рассеянно шептал:
"Мои надежды и друзья
Давно покинули меня...
Пройдут часы, исчезнет ночь -
Уйдет и он за нею прочь,
Увы, и он уйдет туда!.."
Он каркнул: "Больше никогда!" Такой осмысленный ответ
Меня смутил. "Сомненья нет,-
Подумал я,-печали стон
Им был случайно заучен.
Ему внушил припев один
Его покойный господин.
То был несчастный человек,
Гонимый горем целый век,
Привыкший плакать и грустить,
И ворон стал за ним твердить
Слова любимые его,
Когда из сердца своего
К мечтам, погибшим без следа,
Взывал он: "Больше никогда!" Но ворон вновь меня развлек,
И тотчас кресло я привлек
Поближе к бюсту и к дверям
Напротив ворона - и там,
В подушках бархатных своих,
Я приютился и затих,
Стараясь сердцем разгадать,
Стремясь добиться и узнать,
О чем тот ворон думать мог,
Худой, уродливый пророк,
Печальный ворон древних дней,
И что таил в душе своей,
И что сказать хотел, когда
Он каркал: "Больше никогда?" И я прервал беседу с ним,
Отдавшись помыслам своим,
А он пронизывал меня
Глазами, полными огня -
И я над тайной роковой
Тем глубже мучился душой,
Склонившись на руку челом...
А лампа трепетным лучом
Ласкала бархат голубой,
Где след головки неземной
Еще, казалось, не остыл,
Головки той, что я любил,
И что кудрей своих сюда
Не склонит больше никогда!.. И в этот миг казалось мне,
Как будто в сонной тишине
Курился ладан из кадил,
И будто рой небесных сил
Носился в комнате без слов,
И будто вдоль моих ковров
Святой, невидимой толпы
Скользили легкие стопы...
И я с надеждою вскричал:
"Господь! Ты ангелов прислал
Меня забвеньем упоить...
О! дай Ленору мне забыть!"
Но мрачный ворон, как всегда,
Мне каркнул: "Больше никогда!" "О, дух иль тварь, предвестник бед,
Печальный ворон древних лет!-
Воскликнул я. - Будь образ твой
Извергнут бурею ночной
Иль послан дьяволом самим,
Я вижу - ты неустрашим:
Поведай мне, молю тебя:
Дает ли жалкая земля,
Страна скорбей - дает ли нам
Она забвения бальзам?
Дождусь ли я спокойных дней,
Когда над горестью моей
Промчатся многие года?"
Он каркнул: "Больше никогда!" И я сказал: "О, ворон злой,
Предвестник бед, мучитель мой!
Во имя правды и добра,
Скажи во имя божества,
Перед которым оба мы
Склоняем гордые главы,
Поведай горестной душе,
Скажи, дано ли будет мне
Прижать к груди, обнять в раю
Ленору светлую мою?
Увижу ль я в гробу немом
Ее на небе голубом?
Ее увижу ль я тогда?
Он каркнул: "Больше никогда!" И я вскричал, рассвирепев:
"Пускай же дикий твой припев
Разлуку нашу возвестит,
И пусть твой образ улетит
В страну, где призраки живут
И бури вечные ревут!
Покинь мой бюст и сгинь скорей
За дверью комнаты моей!
Вернись опять ко тьме ночной!
Не смей пушинки ни одной
С печальных крыльев уронить,
Чтоб мог я ложь твою забыть!
Исчезни, ворон, без следа!.."
Он каркнул: "Больше никогда!" Итак, храня угрюмый вид,
Тот ворон все еще сидит,
Еще сидит передо мной,
Как демон злобный и немой;
А лампа яркая, как день,
Вверху блестит, бросая тень-
Той птицы тень - вокруг меня,
И в этой тьме душа моя
Скорбит, подавлена тоской,
И в сумрак тени роковой
Любви и счастия звезда
Не глянет - больше никогда!! ________________________________________ ВОРОН, перевод Л. Пальмина, 1878 Раз в унылую полночь, в молчаньи немом
Над истлевшим старинного тома листком
Задремав, я поник головою усталой...
Слышу в дверь мою легкий и сдержанный стук:
Верно, в комнату просится гость запоздалый...
Нет, все тихо и немо вокруг. Тьмою вечер декабрьский в окошко зиял,
От углей потухавших свет бледный дрожал,
Тщетно в книге искал я забвенья печали
О моей незабвенной, утраченной мной,
Что архангелы в небе Ленорой назвали,
Что давно позабыта землей... Каждый шорох чуть слышный в ночной тишине
Фантастическим страхом, неведомым мне,
Леденил мою кровь, и, чтоб сердца биенье
Успокоить, сказал я: "То в дверь мою стук
Запоздалого гостя, что ждет приглашенья..."
Но - все тихо и немо вокруг... В этот миг, ободрившись, сказал я смелей:
"Кто там: гость или гостья за дверью моей?
Я заснул и не слышал, прошу извиненья,
Как стучали вы в дверь, слишком тих был ваш стук,
Слишком тих..." Отпер двери я в это мгновенье -
Только тьма и молчанье вокруг. Долго взоры вперял я во мраке густом,
Полный страхом, сомненьем, и грезил о том,
Что незримо и страшно для смертного взора,
Но в молчаньи один только слышался звук -
Только вторило эхо мой шепот: "Ленора!"
И безмолвно все было вокруг. Весь волненьем тревожным невольно объят,
Только в комнату я возвратился назад,
Слышу, стук повторился с удвоенной силой.
Что бояться? не лучше ль исследовать звук?
Это в раму стучит, верно, ветер унылый...
Все спокойно и тихо вокруг. Я окно отворил; вот, среди тишины,
Статный ворон, свидетель святой старины,
С трепетанием крыльев ворвался и гордо
Прямо к бюсту Паллады направился вдруг
И, усевшись на нем с видом знатного лорда,
Осмотрелся безмолвно вокруг. Гордой поступью, важностью строгих очей
Рассмешил меня ворон и в грусти моей.
"Старый ворон! уже без хохла ты... однако,
Путник ночи, тебя не смирили года...
Как зовут тебя в царстве Плутонова мрака?
Ворон громко вскричал: "Никогда". С изумленьем услышал я птицы ответ,
Хоть ума в нем и не было сильных примет,
Но ведь все согласятся с моими словами,
Что за дивное диво сочтешь без труда,
Если птицу на бюсте найдешь над дверями,
С странной кличкой такой: "Никогда"... Но не вымолвил ворон ни слова потом,
Весь свой ум будто вылив в том слове одном.
Неподвижен он был, и промолвил в тиши я:
Завтра утром ты бросишь меня без следа,
Как другие друзья, как надежды былые!..
Ворон снова вскричал: "Никогда". Как ответ мне, тот крик прозвучал в тишине;
Это все, что он знает, подумалось мне,-
Верно, перенял он у гонимого силой
Злой судьбы, чьих надежд закатилась звезда,
Панихиду по грезам-припев тот унылый:
"Никогда, никогда, никогда!" Вопреки неотвязчивым думам моим,
Все смешил меня ворон; усевшись пред ним
В бархат мягкого кресла, я впал в размышленье:
Ворон, вещий когда-то в былые года,
Ворон вещий и мрачный, какое значенье
Скрыто в крике твоем: "Никогда"? Так безмолвно я в думах моих утопал,
Птицы огненный взгляд в сердце мне проникал,
В мягком кресле прилег я спокойно и ловко,
А на бархат свет лампы чуть падал, о да!
Этот бархат лиловый своею головкой
Не нажмет уж она никогда! Вдруг отрадно мне стало, как будто святым
Фимиамом незримый пахнул серафим...
О несчастный! я молвил, то мне провиденье
Шлет отраду в приют одинокий сюда!
О Леноре утраченной даст мне забвенье!..
Ворон снова вскричал: "Никогда!" О пророк, злой вещун, птица ль, демон ли ты,
Ада ль мрачный посол, иль во мгле темноты
Пригнан бурей ты с берега грозного моря,
О, скажи, дальний гость, залетевший сюда:
Отыщу ль я бальзам от сердечного горя?
И вещун прокричал: "Никогда!" Птица ль, демон ли ты, все ж пророк, вестник злой,
Молви мне: в царстве Бога, что чтим мы с тобой,
В отдаленном раю, сбросив бремя печали,
Не сольюсь ли я с милой, воспрянув туда,
С чудной девой, что в небе Ленорой назвали?
Птица вскрикнула вновь: "Никогда!" Птица ль, демон ли ада - воскликнул я - прочь!
Возвратись же опять в мрак и в бурную ночь!..
Не оставь здесь пера в память лжи безотрадной,
Одинокий приют мой покинь навсегда,
Вынь из сердца разбитого клюв кровожадный!
Ворон крикнул опять: "Никогда!" И над дверью моей неподвижно с тех пор
Блещет ворона черного демонский взор,
В бледных лампы лучах силуэт его темный
Предо мной на полу распростерт навсегда,
И из круга той тени дрожащей огромной
Не воспрянет мой дух никогда! ________________________________________ ВОРОН, переводчик неизвестен, 1885 Раз, когда я в глухую полночь, бледный и утомленный,
размышлял над грудой драгоценных, хотя уже позабытых ученых
фолиантов, когда я в полусне ломал над ними себе голову,
вдруг послышался легкий стук, как будто кто-то тихонько
стукнул в дверь моей комнаты. "Это какой-нибудь
прохожий,-пробормотал я про себя,- стучит ко мне в комнату,-
прохожий, и больше ничего". Ах, я отлично помню.
На дворе стоял тогда студеный декабрь. Догоравший в камине
уголь обливал пол светом, в котором видна была его агония.
Я страстно ожидал наступления утра; напрасно силился я утопить
в своих книгах печаль по моей безвозвратно погибшей Леноре,
по драгоценной и лучезарной Леноре, имя которой известно
ангелам и которую здесь не назовут больше никогда. И шорох шелковых пурпуровых завес, полный печали и
грез, сильно тревожил меня, наполнял душу мою чудовищными,
неведомыми мне доселе страхами, так что в конце концов,
чтобы замедлить биение своего сердца, я встал и принялся повторять
себе: "Это какой-нибудь прохожий, который хочет войти ко мне;
это какой-нибудь запоздалый прохожий стучит в дверь моей
комнаты; это он, и больше ничего". Моя душа тогда почувствовала себя бодрее,
и я, ни минуты не колеблясь, сказал: "Кто бы там
ни был, умоляю вас, простите меня ради Бога; дело,
видите, в том, что я вздремнул немножко,
а вы так тихо постучались, так тихо подошли к двери
моей комнаты, что я едва-едва вас расслышал". И тогда я раскрыл
дверь настежь,- был мрак и больше ничего. Всматриваясь в этот мрак, я долгое время стоял, изумленный, полный
страха и сомнения, грезя такими грезами, какими не дерзал
ни один смертный, но молчанье не было прервано и тишина не
была нарушена ничем. Было прошептано одно только слово
"Ленора", и это слово произнес я. Эхо повторило его, повторило,
и больше ничего. Вернувшись к себе в комнату, я чувствовал, что
душа моя горела как в огне, и я снова услышал
стук,- стук сильнее прежнего. "Наверное,- сказал я,- что-нибудь кроется за ставнями моего окна; посмотрю-ка, в чем там
дело, разузнаю секрет и дам передохнуть немножко
своему сердцу. Это - ветер, и больше ничего". Тогда я толкнул ставни, и в окно, громко хлопая
крыльями, влетел величественный ворон, птица священных
дней древности. Он не выказал ни малейшего уважения;
он не остановился, не запнулся ни на минуту, но с миною
лорда и леди взгромоздился над дверью моей комнаты,
взгромоздился на бюст Паллады над дверью моей комнаты,-
взгромоздился, уселся и... больше ничего. Тогда эта черная, как эбен, птица важностью своей
поступи и строгостью своей физиономии вызвала в
моем печальном воображении улыбку, и я сказал: "Хотя
твоя голова и без шлема, и без щита, но ты все-таки
не трусь, угрюмый, старый ворон, путник с берегов ночи.
Поведай, как зовут тебя на берегах плутоновой ночи".
Ворон каркнул: "Больше никогда!" Я был крайне изумлен, что это неуклюжее пернатое
созданье так легко разумело человеческое слово,
хотя ответ его и не имел для меня особенного смысла и
ничуть не облегчил моей скорби; но, ведь, надо же
сознаться, что ни одному смертному не было дано видеть
птицу над дверью своей комнаты, птицу или зверя
над дверью своей комнаты на высеченном бюсте,
которым было бы имя Больше никогда ! Но ворон, взгромоздившись на спокойный бюст,
произнес только одно это слово, как будто в одно
это слово он излил всю свою душу. Он не произнес
ничего более, он не пошевельнулся ни единым пером;
я сказал тогда себе тихо; "Друзья мои уже далеко
улетели от меня; наступит утро, и этот так же покинет
меня, как мои прежние, уже исчезнувшие, надежды".
Тогда птица сказала: "Больше никогда!" Весь задрожал я, услыхав такой ответ, и
сказал: "Без сомнения, слова, произносимые птицею, были
ее единственным знанием, которому она научилась
у своего несчастного хозяина, которого неумолимое горе
мучило без отдыха и срока, пока его песни не стали
заканчиваться одним и тем же припевом, пока безвозвратно
погибшие надежды не приняли меланхолического припева:
"никогда, никогда больше!" Но ворон снова вызвал в моей душе улыбку, и я
подкатил кресло прямо против птицы, напротив
бюста и двери; затем, углубившись в бархатные
подушки кресла, я принялся думать на все лады, старался
разгадать, что хотела сказать эта вещая птица
древних дней, что хотела сказать эта печальная, неуклюжая,
злополучная, худая и вещая птица, каркая свое: "Больше никогда!" Я оставался в таком положении, теряясь в
мечтах и догадках, и, не обращаясь ни с единым словом
к птице, огненные глаза которой сжигали меня теперь до
глубины сердца, я все силился разгадать тайну,
а голова моя привольно покоилась на бархатной подушке,
которую ласкал свет лампы,-на том фиолетовом
бархате, ласкаемом светом лампы, куда она уже
не склонит своей головки больше никогда! Тогда мне показалось, что воздух начал мало-помалу
наполняться клубами дыма, выходившего из
кадила, которое раскачивали серафимы, стопы которых
скользили по коврам комнаты. "Несчастный! -
вскричал я себе.- Бог твой чрез своих ангелов дает
тебе забвение, он посылает тебе бальзам забвения,
чтобы ты не вспоминал более о своей Леноре! Пей,
пей этот целебный бальзам и забудь погибшую безвозвратно Ленору!" Ворон каркнул: "Больше никогда!" "Пророк! - сказал я,- злосчастная тварь,
птица или дьявол, но все-таки пророк! Будь ты послан
самим искусителем, будь ты выкинут, извергнут бурею,
но ты - неустрашим: есть ли здесь, на этой пустынной,
полной грез земле, в этой обители скорбей, есть ли
здесь,- поведай мне всю правду, умоляю тебя,- есть ли
здесь бальзам забвенья? Скажи, не скрой, умоляю!"
Ворон каркнул: "Больше никогда!" "Пророк! - сказал я,- злосчастная тварь, .птица
или дьявол, но все-таки пророк! Во имя этих
небес, распростертых над нами, во имя того божества,
которому мы оба поклоняемся, поведай этой горестной
душе, дано ли будет ей в далеком Эдеме обнять ту святую,
которую ангелы зовут Ленорой, прижать к груди мою
милую, лучезарную Ленору!" Ворон каркнул: "Больше никогда!" "Да будут же эти слова сигналом к нашей разлуке,
птица или дьявол!- вскричал я, приподнявшись
с кресла.- Иди снова на бурю, вернись к берегу плутоновой
ночи, не оставляй здесь ни единого черного
перышка, которое могло бы напомнить о лжи, вышедшей из
твоей души! Оставь мой приют неоскверненным!
Покинь этот бюст над дверью моей комнаты. Вырви свой
клюв из моего сердца и унеси свой призрачный образ
подальше от моей двери!" Ворон каркнул: "Больше никогда!" И ворон, неподвижный, все еще сидит на бледном
бюсте Паллады, как раз над дверью моей комнаты,
и глаза его смотрят, словно глаза мечтающего дьявола;
и свет лампы, падающий на него, бросает на пол
его тень; и душа моя из круга этой тени, колеблющейся
по полу, не выйдет больше никогда!
________________________________________ ВОРОН, перевод Дм. Мережковского, 1890 Погруженный в скорбь немую
и усталый, в ночь глухую,
Раз, когда поник в дремоте
я над книгой одного
Из забытых миром знаний,
книгой полной обаяний,-
Стук донесся, стук нежданный
в двери дома моего:
"Это путник постучался
в двери дома моего,
Только путник-
больше ничего". В декабре-я помню-было
это полночью унылой.
В очаге под пеплом угли
разгорались иногда.
Груды книг не утоляли
ни на миг моей печали-
Об утраченной Леноре,
той, чье имя навсегда-
В сонме ангелов-Ленора,
той, чье имя навсегда
В этом мире стерлось-
без следа. От дыханья ночи бурной
занавески шелк пурпурный
Шелестел, и непонятный
страх рождался от всего.
Думал, сердце успокою,
все еще твердил порою:
"Это гость стучится робко
в двери дома моего,
"Запоздалый гость стучится
в двери дома моего,
Только гость -
и больше ничего!" И когда преодолело
сердце страх, я молвил смело:
"Вы простите мне, обидеть
не хотел я никого;
"Я на миг уснул тревожно:
слишком тихо, осторожно,-
"Слишком тихо вы стучались
в двери дома моего..."
И открыл тогда я настежь
двери дома моего-
Мрак ночной,-
и больше ничего. Все, что дух мой волновало,
все, что снилось и смущало,
До сих пор не посещало
в этом мире никого.
И ни голоса, ни знака -
из таинственного мрака...
Вдруг "Ленора!" прозвучало
близ жилища моего...
Сам шепнул я это имя,
и проснулось от него
Только эхо -
больше ничего. Но душа моя горела,
притворил я дверь несмело.
Стук опять раздался громче;
я подумал: "ничего,
"Это стук в окне случайный,
никакой здесь нету тайны:
"Посмотрю и успокою
трепет сердца моего,
"Успокою на мгновенье
трепет сердца моего.
Это ветер,-
больше ничего". Я открыл окно, и странный
гость полночный, гость нежданный,
Ворон царственный влетает;
я привета от него
Не дождался. Но отважно,-
как хозяин, гордо, важно
Полетел он прямо к двери,
к двери дома моего,
И вспорхнул на бюст Паллады,
сел так тихо на него,
Тихо сел,-
и больше ничего. Как ни грустно, как ни больно,-
улыбнулся я невольно
И сказал: "Твое коварство
победим мы без труда,
"Но тебя, мой гость зловещий,
Ворон древний. Ворон вещий,
"К нам с пределов вечной Ночи
прилетающий сюда,
"Как зовут в стране, откуда
прилетаешь ты сюда?"
И ответил Ворон:
"Никогда". Говорит так ясно птица,
не могу я надивиться.
Но казалось, что надежда
ей навек была чужда.
Тот не жди себе отрады,
в чьем дому на бюст Паллады
Сядет Ворон над дверями;
от несчастья никуда,-
Тот, кто Ворона увидел,-
не спасется никуда,
Ворона, чье имя:
"Никогда". Говорил он это слово
так печально, так сурово,
Что, казалось, в нем всю душу
изливал; и вот, когда
Недвижим на изваяньи
он сидел в немом молчаньи,
Я шепнул: "как счастье, дружба
улетели навсегда,
Улетит и эта птица
завтра утром навсегда".
И ответил Ворон:
"Никогда". И сказал я, вздрогнув снова:
"Верно молвить это слово
"Научил его хозяин
в дни тяжелые, когда
"Он преследуем был Роком,
и в несчастьи одиноком,
"Вместо песни лебединой,
в эти долгие года
"Для него был стон единый
в эти грустные года -
Никогда,- уж больше
никогда!" Так я думал и невольно
улыбнулся, как ни больно.
Повернул тихонько кресло
к бюсту бледному, туда,
Где был Ворон, погрузился
в бархат кресел и забылся...
"Страшный Ворон, мой ужасный
гость,-подумал я тогда-
"Страшный, древний Ворон, горе
возвещающий всегда,
Что же значит крик твой:
"Никогда"? Угадать стараюсь тщетно;
смотрит Ворон безответно.
Свой горящий взор мне в сердце
заронил он навсегда.
И в раздумьи над загадкой,
я поник в дремоте сладкой
Головой на бархат, лампой
озаренный. Никогда
На лиловый бархат кресел,
как в счастливые года,
Ей уж не склоняться-
никогда! И казалось мне: струило
дым незримое кадило,
Прилетели Серафимы,
шелестели иногда
Их шаги, как дуновенье:
"Это Бог мне шлет забвенье!
"Пей же сладкое забвенье,
пей, чтоб в сердце навсегда
"Об утраченной Леноре
стерлась память-навсегда!.."
И сказал мне Ворон:
"Никогда". "Я молю, пророк зловещий,
птица ты иль демон вещий,
"Злой ли Дух тебя из Ночи,
или вихрь занес сюда
"Из пустыни мертвой, вечной,
безнадежной, бесконечной,-
"Будет ли, молю, скажи мне,
будет ли хоть там, куда
"Снизойдем мы после смерти,-
сердцу отдых навсегда?"
И ответил Ворон:
"Никогда". "Я молю, пророк зловещий,
птица ты иль демон вещий,
"Заклинаю небом. Богом,
отвечай, в тот день, когда
"Я Эдем увижу дальной,
обниму ль душой печальной
"Душу светлую Леноры,
той, чье имя навсегда
"В сонме ангелов-Ленора,
лучезарной навсегда?"
И ответил Ворон:
"Никогда". "Прочь!- воскликнул я, вставая,-
демон ты иль птица злая.
"Прочь!- вернись в пределы Ночи,
чтобы больше никогда
"Ни одно из перьев черных,
не напомнило позорных,
"Лживых слов твоих! Оставь же
бюст Паллады навсегда,
"Из души моей твой образ
я исторгну навсегда!"
И ответил Ворон:
"Никогда". И сидит, сидит с тех пор он
там, над дверью черный Ворон,
С бюста бледного Паллады
не исчезнет никуда.
У него такие очи,
как у Злого Духа ночи,
Сном объятого; и лампа
тень бросает. Навсегда
К этой тени черной птицы
пригвожденный навсегда,-
Не воспрянет дух мой-
никогда!
________________________________________ ВОРОН, перевод К. Бальмонта, 1894 Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это верно,- прошептал я,- гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне". Ясно помню... Ожиданья... Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета! Как я тщетно ждал ответа
На страданье, без привета, на вопрос о ней, о ней,
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней,
О светиле прежних дней. И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине,-
Гость стучится в дверь ко мне". Подавив свои сомненья, победивши опасенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал"- тут раскрыл я дверь жилища моего;-
Тьма, и больше ничего. Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего,-
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его,
Эхо, больше ничего. Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся,-
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там за ставнями забилось у окошка моего,
Это ветер, усмирю я трепет сердца моего,
Ветер, больше ничего". Я толкнул окно с решеткой - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво,
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей,
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней. От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно,-
Я промолвил,- но скажи мне: в царстве тьмы, где Ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где Ночь царит всегда?"
Молвил Ворон: "Никогда". Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало,
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь когда -
Сел над дверью - говорящий без запинки, без труда -
Ворон с кличкой: "Никогда". И, взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он,
Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как Надежды, навсегда".
Ворон молвил: "Никогда". Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной,
"Верно, был он,- я подумал,- у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось - о счастье, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда". Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да".
Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда",
Страшным криком "Никогда". Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой, головой своей усталой,
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я один, на бархат алый та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда. Но, постой, вокруг темнеет, и как будто кто-то веет,
То с кадильницей небесной Серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье!
Это Бог послал забвенье о Леноре навсегда,
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда". И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты, иль дух ужасный
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда,-
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, я молю, скажи, когда?"
Каркнул Ворон: "Никогда". "Ты пророк,-вскричал я,-вещий! Птица ты иль дух, зловещий,
Этим Небом, что над нами - Богом, скрытым навсегда -
Заклинаю, умоляя, мне сказать,- в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"
Каркнул Ворон: "Никогда". И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури,- уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда". И сидит, сидит зловещий. Ворон черный. Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда,
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, на полу дрожит всегда,
И душа моя из тени, что волнуется всегда,
Не восстанет-никогда! ________________________________________ ВОРОН, перевод В. Брюсова, 1905 - 1924 Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,
Меж томов старинных, в строки рассужденья одного
По отвергнутой науке, и расслышал смутно звуки,
Вдруг у двери словно стуки,-стук у входа моего.
"Это-гость,- пробормотал я,- там, у входа моего.
Гость,- и больше ничего!" Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный
Был как призрак - отсвет красный от камина моего.
Ждал зари я в нетерпеньи, в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья,- бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя... Шепчут ангелы его,
На земле же - нет его. Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески
Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до того.
Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье
Я твердил: "То - посещенье просто друга одного".
Повторял: "То - посещенье просто друга одного,
Друга,- больше ничего!" Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:
"Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.
Дело в том, что задремал я, и не сразу расслыхал я,
Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего".
Говоря, открыл я настежь двери дома моего.
Тьма,-и больше ничего. И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным не давалось до того!
Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,
Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
Я шепнул: "Линор", и эхо - повторило мне его,
Эхо,- больше ничего. Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.
Но сказал я: "Это ставней ветер зыблет своенравней,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это - ветер, только и всего.
Ветер,- больше ничего!" Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество.
Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,
Сел,- и больше ничего. Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,
В строгой важности - сурова и горда была тогда.
"Ты,- сказал я,- лыс и черен, но не робок и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван у Плутона?" Он тогда
Каркнул: "Больше никогда!" Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье было - ведать посещенье
Птицы, что над входом сядет, величава и горда,
Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,
С кличкой "Больше никогда!" Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,
Наконец, я птице кинул: "Раньше скрылись без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!.." Он тогда
Каркнул: "Больше никогда!" Вздрогнул я, в волненьи мрачном, при ответе столь удачном.
"Это-все,- сказал я,- видно, что он знает, жив года
С бедняком, кого терзали беспощадные печали,
Гнали в даль и дальше гнали неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда
Знала: больше никогда!" Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица.
Быстро кресло подкатил я, против птицы, сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний,
Сны за снами, как в тумане, думал я: "Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года,
Криком: больше никогда?" Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога
Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое
К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда...
Ах! при лампе, не склоняться ей на бархат иногда
Больше, больше никогда! И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо,
Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда.
"Бедный!- я вскричал,- то богом послан отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье,- да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор,- о, да?
Ворон: "Больше никогда!" "Вещий,-я вскричал,-зачем он прибыл, птица или демон?
Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?"
Ворон: "Больше никогда!" "Вещий,- я вскричал,- зачем он прибыл, птица или демон?
Ради неба, что над нами, часа страшного суда,
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?"
Ворон: "Больше никогда!" "Это слово - знак разлуки! - крикнул я, ломая руки.
Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорных!
Не хочу друзей тлетворных! С бюста - прочь, и навсегда!
Прочь - из сердца клюв, и с двери - прочь виденье навсегда!"
Ворон: "Больше никогда!" И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Там, над входом. Ворон черный, с белым бюстом слит всегда!
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года,-
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года,-
Знаю,-больше никогда! ________________________________________ ВОРОН, перевод М. Зенкевича, 1946 Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного,
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так затукал в двери дома моего.
"Гость,-сказал я,-там стучится в двери дома моего.
Гость-и больше ничего". Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,
И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер.
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали
Облегченье от печали по утраченной Линор,
По святой, что там, в Эдеме ангелы зовут Линор,-
Безыменной здесь с тех пор. Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах
Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего,
И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало:
"Это гость лишь запоздалый у порога моего,
Гость какой-то запоздалый у порога моего,
Гость-и больше ничего". И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга.
"Извините, сэр иль леди,-я приветствовал его,-
Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки,
Так неслышны ваши стуки в двери дома моего,
Что я вас едва услышал",-дверь открыл я: никого,
Тьма-и больше ничего. Тьмой полночной окруженный, так стоял я. погруженный
В грезы, что еще не снились никому до этих пор;
Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака,
Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: "Линор!"
Это я шепнул, и эхо прошептало мне: "Линор!"
Прошептало, как укор. В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же, но отчетливей того.
"Это тот же стук недавний,- я сказал,-в окно за ставней,
Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка моего,-
Ветер - больше ничего". Только приоткрыл я ставни - вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья своего;
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо;
С видом леди или лорда у порога моего,
Над дверьми на бюст Паллады у порога моего
Сел-и больше ничего. И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале,
Видя важность черной птицы, чопорный ее задор,
Я сказал: "Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен,
О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?"
Каркнул Ворон: "Nevermore". Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор;
Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой "Nevermore". Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,
И шептал я, вдруг вздохнувши: "Как друзья с недавних пор,
Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор".
Каркнул Ворон: "Nevermore". При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном.
И сказал я: "Несомненно, затвердил он с давних пор,
Перенял он это слово от хозяина такого,
Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор,
Похоронный звон надежды и свой смертный приговор
Слышал в этом "Nevermore". И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали,
Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор,
Сел на бархате лиловом в размышлении суровом,
Что хотел сказать тем словом ворон, вещий с давних пор,
Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор,
Хриплым карком: "Nevermore". Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой,
Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор,
Тусклой люстрой освещенный, головою утомленной
Я хотел склониться, сонный, на подушку на узор,
Ах, она здесь не склонится на подушку на узор
Никогда, о nevermore! Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма
И ступили серафимы в фимиаме на ковер.
Я воскликнул: "О несчастный, это Бог от муки страстной
Шлет непентес - исцеленье от любви твоей к Линор!
Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!"
Каркнул Ворон: "Nevermore!" Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор
Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу,
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор,
Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore!" Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Если только бог над нами свод небесный распростер,
Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,
Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор -
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore!" "Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! -
Я, вскочив, воскликнул: - С бурей уносись в ночной простор,
Не оставив здесь, однако, черного пера. как знака
Лжи. что ты принес из мрака! С бюста траурный убор
Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!"
Каркнул Ворон: "Nevermore!" И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья,
С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор;
Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте,
И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер.
И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.
Никогда, о, nevermore! ________________________________________ ВОРОН, перевод Н. Голя, 1988 Это было мрачной ночью; сны являлись мне воочью,
В смутном книжном многострочье мысль блуждала тяжело.
Над томами я склонялся, в них постигнуть суть пытался,
Вдруг как будто постучался кто-то в темное стекло...
"Это путник,-прошептал я,-мне в оконное стекло
Постучал-и все прошло". Помню этот час, как ныне: мир дрожал в декабрьской стыни,
Умирал огонь в камине... О, скорей бы рассвело!
Поверял я книгам горе по утерянной Леноре -
Это имя в райском хоре жизнь вторую обрело,
Осчастливленное небо это имя обрело,
А от нас оно ушло. И под шорохи гардины в сердце множились картины,
Где сплеталось воедино грез несметное число.
Чтоб избавиться от дрожи, я твердил одно и то же:
"Что же страшного? Прохожий постучал слегка в стекло,
Гость какой-нибудь захожий постучал, придя, в стекло,
Постучал - и все прошло". Так прогнав свою тревогу, я сказал: "Вздремнул немного,
Извините, ради бога, наваждение нашло.
Вы так тихо постучали, что подумал я вначале -
Не снега ли, не ветра ли застучали о стекло?
Я подумал: звук случайный, вроде ветра о стекло,
Отшумел-и все прошло". Дверь открыл и на ступени вышел я - лишь тьма и тени.
В сердце скопище видений умножалось и росло,
И, хоть все кругом молчало, дважды имя прозвучало -
Это я спросил: "Ленора?" (так вздыхают тяжело),
И назад печальным эхом, вдруг вздохнувшим тяжело,
Имя вновь ко мне пришло. И прикрыл я дверь несмело. Как в огне, душа горела.
Вдруг от стука загудело вновь оконное стекло.
Значит, это не случайно! Кто там: друг иль недруг тайный?
Жить под гнетом этой тайны сердце больше не могло.
Я сказал: "Пора увидеть, что б таиться там могло,
Время,- молвил я,- пришло". И тогда окно открыл я, и в окне, расправив крылья,
Показался черный ворон - что вас, сударь, привело? -
И на статую Паллады взмыл он, точно так и надо,
Черный, сел, вонзая когти в мрамор, в белое чело;
И пока взлетал он с пола изваянью на чело,
И минуты не прошло. Кто бы мог не удивиться? Был он важен, как патриций.
Все меня в спесивой птице в изумленье привело.
Я спросил, забыв печали: "Как тебя в Аиде звали,
В царстве ночи, где оставил ты гнездо - или дупло?
Как тебя в Аиде кличут, чтоб оставил ты дупло?"
Ворон каркнул: "Все прошло!" Странно! Гость мой кривоносый словно понял смысл вопроса.
Вот ведь как: сперва без спроса залетел ко мне в тепло,
А теперь дает ответы (пусть случайно, суть не это),
В перья черные одетый, сев богине на чело;
Кто видал, чтоб сел богине на высокое чело
Тот. чье имя "Всепрошло"? Он сказал - и смолк сурово, словно сказанное слово
Было сутью и основой, тайну тайн произнесло,
Сам же, словно изваянье, он застыл в глухом молчанье,
И спросил я: "Где мечтанья, расцветавшие светло?
Ты и сам, как все, покинешь дом мой - лишь бы рассвело!"
Ворон каркнул: "Все прошло!" Как же я не понял сразу, что твердит от раза к разу
Он одну лишь эту фразу - то, что в плоть его вошло,-
Оттого, что жил он прежде в черно-траурной одежде
Там, где места нет надежде (одеянье к месту шло!)
И хозяину былому лишь одно на память шло:
"Все прошло, прошло, прошло!" И не то, чтоб стал я весел,-к гостю я привстал из кресел
(Он на статуе, как прежде, громоздился тяжело):
"Темной вечности ровесник, злой ты или добрый вестник?
Что за вести мне, кудесник, изреченье принесло -
Неуклюжий, тощий, вещий, что за вести принесло
Это - дважды - "все прошло"? Мысли полнились разладом, и застыл я с гостем рядом.
Я молчал. Горящим взглядом душу мне насквозь прожгло.
Тайна мне уснуть мешала, хоть склонился я устало
На подушки, как склоняла и она порой чело...
Никогда здесь, как бывало, больше милое чело
Не склонится - все прошло. Мнилось: скрытое кадило серафимы белокрыло
Раскачали так, что было все от ладана бело,
И вскричал я в озаренье: "О несчастный! Провиденье
В пенье ангелов забвенье всем печалям принесло,
От печали по Леноре избавленье принесло!"
Ворон каркнул: "Все прошло!" "О пророк! - спросил его я,- послан будь хоть сатаною,
Кто б ни дал тебе, изгою, колдовское ремесло,
Мне, всеведущий, ответствуй: есть ли в скорбном мире средство,
Чтоб избавиться от бедствий, чтоб забвенье снизошло?
Где бальзам из Галаада, чтоб забвенье снизошло?"
Ворон каркнул: "Все прошло!" "О пророк!- призвал его я.- Будь ты даже сатаною,
Если что-нибудь святое живо в нас всему назло,-
Отвечай: узрю ли скоро образ умершей Леноры?
Может, там, в Эдеме, взору он откроется светло,
В звуках ангельского хора он придет ко мне светло?"
Ворон каркнул: "Все прошло!" "Хватит! Птица или бес ты - для тебя здесь нету места!-
Я вскричал.- В Аид спускайся, в вечно черное жерло!
Улетай! Лишь так, наверно, мир избавится от скверны,
Хватит этой лжи безмерной, зла, рождающего зло!
Перестань когтить мне сердце, глядя сумрачно и зло!"
Ворон каркнул: "Все прошло!" Вечно клювом перья гладя, вечно адским взором глядя,
Когти мраморной Палладе навсегда вонзив в чело,
Он застыл, и тень ложится, и душе не возродиться
В черной тени мрачной птицы, черной, как ее крыло;
И душе из тени - черной, как простертое крыло,
Не воспрянуть... Все прошло! ________________________________________ ВОРОН, перевод В. Топорова, 1988 В час, когда, клонясь все ниже к тайным свиткам чернокнижья,
Понял я, что их не вижу и все ближе сонный мор,-
Вдруг почудилось, что кто-то отворил во тьме ворота,
Притворил во тьме ворота и прошел ко мне во двор.
"Гость,- решил я сквозь дремоту,- запоздалый визитер,
Неуместный разговор!" Помню: дни тогда скользили на декабрьском льду к могиле,
Тени тления чертили в спальне призрачный узор.
Избавленья от печали чаял я в рассветной дали,
Книги только растравляли тризну грусти о Линор.
Ангелы ее прозвали - деву дивную-Линор:
Слово словно уговор. Шелест шелковый глубинный охватил в окне гардины -
И открылись мне картины бездн, безвестных до сих пор,-
И само сердцебиенье подсказало объясненье
Бесконечного смятенья - запоздалый визитер.
Однозначно извиненье - запоздалый визитер.
Гость - и кончен разговор! Я воскликнул: "Я не знаю, кто такой иль кто такая,
О себе не объявляя, в тишине вошли во двор.
Я расслышал сквозь дремоту: то ли скрипнули ворота,
То ли, вправду, в гости кто-то - дама или визитер!"
Дверь во двор открыл я: кто ты, запоздалый визитер?
Тьма - и кончен разговор! Самому себе не веря, замер я у темной двери,
Словно все мои потери возвратил во мраке взор.-
Но ни путника, ни чуда: только ночь одна повсюду -
И молчание, покуда не шепнул я вдаль: Линор?
И ответило оттуда эхо тихое: Линор...
И окончен разговор. Вновь зарывшись в книжный ворох, хоть душа была как порох,
Я расслышал шорох в шторах - тяжелей, чем до сих пор.
И сказал я: "Не иначе кто-то есть во тьме незрячей -
И стучится наудачу со двора в оконный створ".
Я взглянул, волненье пряча: кто стучит в оконный створ?
Вихрь - и кончен разговор. Пустота в раскрытых ставнях; только тьма, сплошная тьма в них;
Но-ровесник стародавних (пресвятых!) небес и гор-
Ворон, черен и безвремен, как сама ночная темень,
Вдруг восстал в дверях - надменен, как державный визитер
На плечо к Палладе, в тень, он, у дверей в полночный двор,
Сел-и кончен разговор. Древа черного чернее, гость казался тем смешнее,
Чем серьезней и важнее был его зловещий взор.
"Ты истерзан, гость нежданный, словно в схватке ураганной,
Словно в сече окаянной над водой ночных озер.
Как зовут тебя, не званный с брега мертвенных озер?"
Каркнул Ворон: "Приговор!" Человеческое слово прозвучало бестолково,
Но загадочно и ново... Ведь никто до этих пор
Не рассказывал о птице, что в окно тебе стучится,-
И на статую садится у дверей в полночный двор,
Величаво громоздится, как державный визитер,
И грозится: приговор! Понапрасну ждал я новых слов, настолько же суровых,-
Красноречье - как в оковах... Всю угрозу, весь напор
Ворон вкладывал в звучанье клички или прорицанья;
И сказал я, как в тумане: "Пусть безжизненный простор.
Отлетят и упованья - безнадежно пуст простор".
Каркнул Ворон: "Приговор!" Прямо в точку било это повторение ответа -
И решил я: Ворон где-то подхватил чужой повтор,
А его Хозяин прежний жил, видать, во тьме кромешной
И твердил все безнадежней, все отчаянней укор,-
Повторял он все прилежней, словно вызов и укор,
Это слово - приговор. Все же гость был тем смешнее, чем ответ его точнее,-
И возвел я на злодея безмятежно ясный взор,
Поневоле размышляя, что за присказка такая,
Что за тайна роковая, что за притча, что за вздор,
Что за истина седая, или сказка, или вздор
В злобном карке: приговор! Как во храме,- в фимиаме тайна реяла над нами,
И горящими очами он разжег во мне костер.-
И в огне воспоминаний я метался на диване:
Там, где каждый лоскут ткани, каждый выцветший узор
Помнит прошлые свиданья, каждый выцветший узор
Подкрепляет приговор. Воздух в комнате все гуще, тьма безмолвья - все гнетущей,
Словно кто-то всемогущий длань тяжелую простер.
"Тварь,- вскричал я,- неужели нет предела на пределе
Мук, неслыханных доселе, нет забвения Линор?
Нет ни срока, ни похмелья тризне грусти о Линор?"
Каркнул Ворон: "Приговор!" "Волхв! - я крикнул.-Прорицатель! Видно, Дьявол - твой создатель!
Но, безжалостный Каратель, мне понятен твой укор.
Укрепи мое прозренье - или просто подозренье,-
Подтверди, что нет спасенья в царстве мертвенных озер,-
Ни на небе, ни в геенне, ни среди ночных озер!"
Каркнул Ворон: "Приговор!" "Волхв! - я крикнул.- Прорицатель! Хоть сам Дьявол твой создатель,
Но слыхал и ты, приятель, про божественный шатер.
Там, в раю, моя святая, там, в цветущих кущах рая.-
Неужели никогда я не увижу вновь Линор?
Никогда не повстречаю деву дивную - Линор?"
Каркнул Ворон: "Приговор!" "Нечисть! - выдохнул я.- Нежить! Хватит душу мне корежить!
За окошком стало брезжить - и проваливай во двор!
С беломраморного трона - прочь, в пучину Флегетона!
Одиночеством клейменный, не желаю слушать вздор!
Или в сердце мне вонзенный клюв не вынешь с этих пор?"
Каркнул Ворон: "Приговор!" Там, где сел, где дверь во двор,- он все сидит, державный Ворон
Все сидит он, зол и черен, и горит зловещий взор.
И печальные виденья чертят в доме тени тленья,
Как сгоревшие поленья, выткав призрачный узор,-
Как бессильные моленья, выткав призрачный узор.
Нет спасенья-приговор!